О Карле Марксе и его мыслях –

Политическая мысль Карла Маркса и можно ли фотографировать на старые камеры?

фотокамера Xiaomi Yi M1 + Olympus ED 12-40mm f/2.8 Pro Micro 4/3

фотокамера Xiaomi Yi M1 + Olympus ED 12-40mm f/2.8 Pro Micro 4/3

Часто старое кажется слабым и превзойденным. Но каждому инструменту возможно найти свою задачу, как и любому человеку. Другое дело, что большое несчастье можно найти в погоне за тем, что не является раскрытием твоей сути. 

Оставив философию, которой достаточно ниже, скажу, что приспособил такую слабую в плане юзабилити камеру как Xiaomi Yi M1  для личных релаксов).  Иногда, мне хочется просто пройтись ночью по району и насладиться фотографированием “для себя” той реальности, которая меня отражает вполне.

А теперь про старого доброго Маркса

Начнем с двух ранних работ Маркса, которые являются важными, прорывными текстами. Он написал их в возрасте 25 лет и опубликовал в немецко-французском ежегоднике 1843-44 годах. Начнем с введения в критику гегелевской философии права. Маркс писал большой текст, он остался не законченным. До нас дошла рукопись. Наиболее известно введение, которое он опубликовал. Начинается текст лозунгом или манифестом. Маркс пишет, что для Германии критика религии по существу окончена, а критика религии – предпосылка ко всякой другой критике.

Читать дальше...
 

Земное существование – заблуждение, скомпрометировано раз опровергнуто его небесная oratio pro aris et focis (речь в защиту алтарей и очагов). Человек, который в фантастической действительности неба искал некое сверхчеловеческое существо, а нашел лишь отражение себя самого не пожелает больше находить только видимость самого себя, только не человека – там, где он ищет и должен искать свою истинную действительность. 

Что это значит? Мы видим, что Маркс, как и его коллеги – младогегельянцы тоже начинает с теологии и с проблемы Бога. На тот момент это было главное направление идеологических дебатов, главная составляющая идеологии, которая вызывала политический интерес, по которой шло политическое противостояние. Также, как, например, в позднюю советскую эпоху главные дебаты шли по поводу коммунизма, марксизма. Не потому, что действительно марксизм очень многое определял в советской действительности, но потому что это была официальная идеология этого режима, поэтому атаковать марксизм – означало атаковать истеблишмент, номенклатуру и все такое. Также и тогда, поскольку от имени религии выступало государство, церковь не была отделена от государства, то атака на религию означала атаку на государство.

И мы с вами говорили, и на тот момент это еще верно, что именно религиозная ересь, неортодоксальные высказывания по поводу религии жестче всего карались. Руссо в свое время пострадал именно за свою апологию деизма, а не за республиканский трактат об общественном договоре. То же самое можно сказать про Канта, например. Именно поэтому младогегельянцы считали религию главным предметом философской критики.

Маркс начинает свой текст с того, что критика религии по существу окончена. Что он имеет в виду? Понятно, что критика религии нужна, но Маркс начинает с того, что она окончена. Гегель уже наметил тотальный социальный конструктивизм, как метод. «Это государство, это общество порождает религию – превратное мировоззрение, ибо сами они – превратный мир», – пишет Маркс. Превратный – перевернутый, то есть мир наоборот (люди ходят вверх ногами), как считает Маркс. В немецкой идеологии они считают, что идеология – это камера обскура. Религия – такая же камера обскура, все поставлено с ног на голову. Проблема в том, что в самом мире, в самом государстве и обществе уже есть эта перевернутость. И дальше: «Религиозное убожество есть в одно и то же время выражение действительного убожества и протест против этого действительного убожества. Религия — это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа. Упразднение религии, как иллюзорного счастья народа, есть требование его действительного счастья. Критика религии есть в зародыше критика той юдоли плача, священным ореолом которой является религия».

И чуть ниже он пишет: «Критика неба превращается, таким образом, в критику земли, критика религии – в критику права, критика теологии – в критику политики».

Что он здесь утверждает? Что значит, что критика неба превращается в критику земли? Пафос в том, что критика религии недостаточна. И критика религии, как она была – это направление энергии не совсем в то русло. Мы увидим это в других параллельных работах, где он это более сильно утверждает. Он не просто говорит, что Фейербах и Бауэр правильно уже раскритиковали религию, он говорит о том, что они никогда не смогут до конца раскритиковать, поскольку они критикуют саму религию, а не ее предпосылки. То есть аргумент здесь такой примерно. И «К еврейскому вопросу» статья тоже это показывает, что недостаточно атаковать симптом, нужно атаковать его причины.

Это как в психоанализе. Человек к вам приходит и говорит: «Вы знаете, мне кажется, что я жук». Вы можете ему долго объяснять, что он не жук, что он человек. Что у него 2 ноги, 2 руки. Вы тем самым раскритикуете теорию жука, полностью ее уничтожите рациональными аргументами. Но человек все равно считает, что он жук. Как в известном анекдоте: «Я думаю, что я зернышко. Я вылечился, но курица не вылечилась, она не знает, что я не зернышко, и она меня все равно склюет». Маркс говорит об этом же. Религию мы критикуем, но она никуда не девается.

И в статье «К еврейскому вопросу» Маркс описывает ситуацию в США. Маркс читал сочинение Бомона, которое он написал во время их совместной поездки с Саквилем. И Бомон рассказывает, что в Америке религия торжествует: очень много разных сект, люди глубоко-верующие. Маркс говорит: «Как так? Мы думали, что Америка – это флагман просвещения». Первая революция демократическая там произошла. На тот момент единственная республика в мире, кроме Швейцарии. И вот в этой стране религия переживает триумф. Получается не все так просто? Дело не просто в том, что просветители объявили, что религия больше не важна, что она обманывала нас. Просветители могут сколько угодно об этом рассказывать, но когда сам триумф просвещения, как формы политической не дает здесь никакого выхода – люди все равно еще сильнее увлекаются религией.

Мы знаем, что до сих пор каждый раз все удивляются: как так, все раскритиковали, у нас просвещение и опять исламский фундаментализм? Ну когда же это все кончится? Никак не кончается. И именно против этого Маркс и говорит, что, наверное, мы не то критикуем. Надо критиковать не религию, а причины ее возникновения, как иллюзии. Здесь есть унаследованный Марксом от Канта ход, связанный с постановкой вопроса некоторой идеи, именно как идеи. Очень часто наши знания о мире, наши теории, культурные какие-то конструкции не являются самодостаточными, не являются отражением действительности. Они являются неким символом, который потерял свои связи с тем, что он символизирует. И в этом смысле критика как раз направлена на то, чтобы выявить его внешние условия, расшифровать этот иероглиф.

Повторюсь, что уже у Канта намечена нетривиальная постановка вопроса в отношении системы знаний, и у Маркса она усилена. И именно на основе этого понимания культурного производства сознания Маркс вскоре формирует понятие идеологии. Идеология – это тоже идея, как ложная или превращенная форма действительности. Мало того, что эти идеи ложные, не только религия, но, скажем, идеология, что в государстве парламентского типа все люди равны, и соблюдение прав человека обеспечивает общественные справедливость и солидарность (тоже идеология, только либеральная, вроде бы верная, но и в религии много верного). Дело не в том, верна она или нет, а в том, каковы механизмы шифровки. То есть каким образом в этих идеях шифруется реальность, к которой она напрямую не отсылает. Именно такова ситуация с религией. И повторяю, понятие, которое Маркс вскоре расширяет до понятия идеологии, поэтому он выступает здесь против своих друзей младогегельянцев и говорит, что многие интересные идеи, которые были теперь нужно обратить на анализ самой действительности. Но это не значит отбрасывание методов этого анализа, потому что метод был гегелевско-кантовский, потому что у младогегельянцев была попытка гегелевский метод использовать, как критический, прежде всего.  У Бауэра даже был такой термин «критическая критика».

Маркс в принципе с этим согласен, он просто полагает, что эта критическая критика должна быть направлена на саму действительность. И действительно, мы видим, особенно в статье «К еврейскому вопросу», что религиозной, в результате анализа, является сама действительность. Те есть религия действительно остается нашей целью, нашей мишенью. – Мы должны уничтожить религию.

Маркс и в «Капитале» проводит эту мысль. Уничтожение религии и рассмотрение религии должно перенестись с неба на саму нашу социальную реальность, потому что, как выясняется, сама наша социальная реальность, как он говорит, религиозна. Человек в либерально-демократическом государстве оказывается религиозным. Не потому что он верит в Бога, а потому что он расколот между позицией гражданина и позицией буржуа. Соответственно в фундаменте культа Бога лежит культ государства. Как вы помните, Гегель тоже писал, что государство – это смертный Бог, спустившийся на землю, то есть Христос. Маркс говорит: «Вот именно. Поэтому, если мы не верим в Бога, то нам надо не верить и в государство». То есть он ловит Гегеля на слове, но переворачивает аргумент. Но здесь Гегель его союзник против вернувшихся Бауэра и Фейербаха, которые этого не понимают, или не до конца понимают и которые опять начинают бороться с «ветряными мельницами», то есть с идеями психотического характера, большого всемогущего существа, которое всеми нами управляет. Но, наверное, есть какая-то квазипсихотическая структура в самой организации нашей жизни. В этом идея критики земли. В том, что земля сама оказывается расколотой по религиозному типу.

 

Смотрим дальше текст критики гегелевской философии права. Следующая часть этого текста посвящена Германии. И это тоже характерно для Маркса. Он является национальным философом, и как большинство его современников, его интересует судьба его родины. Тексты почти все посвящены судьбе Германии. Поэтому его анализ здесь носит локальный характер. Важно не только разобраться в судьбах человечества, просвещения, Европы, а именно сугубо локально в немецкой ситуации, потому что как мы увидим, он считает, что Германия – это особая страна, и в этой особой стране, несмотря на ее отсталость, есть какие-то мессианские перспективы. Фихте также считал, основатель немецкого национализма. И Маркс следует ему в этом.

Как он характеризует Германию? В чем проблема Германии с точки зрения всей этой критики? Тут есть два момента. Во-первых, Германия отсталая страна, а, во-вторых, в ней не сформирован, в силу ее отсталости, буржуазный класс. Потому что буржуазный класс по мнению Маркса сделал революцию во Франции. Он ее сделал сознательно. Мы читали Сиеса, других авторов, которые еще до Французской революции четко сформулировали программу, чего они хотят. И действительно, французская революция происходит, и они добиваются чего хотят. Потом очень быстро возникает проблема, потому что выясняется, что этот буржуазный класс не выражает всех нужд нации, что есть пролетариат, который буржуазия не презентирует, но она презентирует все остальные классы, и почти все за ней идут. Поэтому даже при том, что есть определенный антагонизм, буржуазия доминирует во Франции в тот момент, когда пишет Маркс. А он пишет уже после революции 30 года и хотя во Франции монархия – это буржуазная монархия по сути дела, и там есть класс как таковой. Класс-гегемон, то есть класс, который выражает интересы других классов в универсальной форме, потому что буржуазия, как вы понимаете, выступает, и до сих пор выступает от лица человека вообще. Вот эти аристократы ставят во главу угла какую-то очень частную модель человека, они хотят привилегий, они строят государство для лучших и т.д., а мы – буржуазия, предлагаем строить государство для всех, человека как такового, мы – гуманисты. Проблема в том что это остается идеологией. Но идеология эта убедительна, она действительно универсальна.

В Германии нет такой буржуазии. В Германии, как пишет Маркс, общество гораздо более раздробленное, чем во Франции, потому буржуазия, даже там, где она существует, не может консолидироваться. Интересы земельного собственника, например, противоречат интересам промышленников, все вместе противоречат интересам торговцев. Кроме того в Германии существует до сих пор сословные феодальные порядки. Прямая оппозиция не созрела. Буржуазию устраивает в каком-то смысле монархия, которая более-менее все эти противоречия примиряет. Но это значит только одно, что те противоречия, которые накапливаются, не будут решены путем сознательной планомерной революции французского типа – все объединяются и говорят: «Мы против тиранов. И свергают тиранов». Это было бы легко, но это не тот случай. А революция будет иметь какой-то другой ход, другой статус. Это будет пролетарская революция. Революция абсолютно другого типа.

К вопросу о сегодняшних событиях, когда все сплачиваются и говорят: «Мы негодуем, потому что мы морально правы, а все остальные не правы». – Это может привести к революции, но к революции достаточно односторонней, которая зафиксирует сообщество, которое морально негодует в качестве такового. Политэкономические отношения такая революция вряд ли серьезно трансформирует. Мы знаем, что тот же Токвиль пишет, что французская революция ничего не поменяла в структуре французской революции и в структуре администрации, потому что монархия вела те же самые реформы. Другое дело та революция, которую предлагает Маркс, точнее, не предлагает, а предвидит. Которая будет иметь совершенно другой характер, гораздо более негативный, разрушительный, именно потому что она будет идти не из уверенного в себе морального самодовольного класса, а от класса, который является не классом, не имеет никакого сознания, никакой идеологии, а является просто, как говорил Гегель, чернью. Эта чернь, если уж она выступит, то она свернет все здание. К чему это приведет, мы увидим.

Вернемся к началу работы, где Маркс начинает говорить о Германии, он подчеркивает, что именно для Германии, для этой очень важной страны, совершенно неадекватно эта критическая критика в духе Бауэра и даже Фейербаха, потому что критика в духе Бауэра и Фейербаха еще худо бедно подходила бы для Франции, периода французской революции. Там было бы важно показать, что буржуазия права, истеблишмент аристократический не прав, и не надо верить в Бога. Это в рамках французской революции было важно. Вы знаете, что там шла дехристианизация. Но это совершенно не поможет в случае Германии, потому что у Германии есть особое свойство – она не просто отсталая, немецкий режим не только отсталый, но я бы сказал, используя анахронизм, это циничный режим.

Он пишет: «Борьба против немецкой политической действительности есть борьба с прошлым современных народов, а отголоски этого прошлого всё ещё продолжают тяготеть над этими народами. Для них поучительно видеть, как ancien regime (старый режим), переживший у них свою трагедию, разыгрывает свою комедию в лице немецкого выходца с того света. То есть, немецкий режим, это такой зомби, в каком-то смысле. Если в компьютерные игры играете, там есть такие персонажи, которых убивают, а они встают из гроба и с ними после этого сложно справиться. Так выглядит немецкое государство с точки зрения Маркса. «Трагической была история старого порядка, пока он был существующей испокон веку властью мира, свобода же, напротив, была идеей, осенявшей отдельных лиц, — другими словами, пока старый порядок сам верил, и должен был верить, в свою правомерность». Это что имеется в виду? Что такое старый порядок? Это монархия, например, которая утверждает свое божественное право. Если мы верим в него, мы находимся где-то в 17 веке, то у нас существует старый порядок. И даже если аристократия верит, что это действительно лучшие люди, они иначе воспитаны, у них есть умения в отличие от представителей третьего сословия, которые непонятно что умеют и вообще не грамотные. Пока мы в это верим, мы выступаем, как выражается Маркс, в рамках трагической истории. Мы можем погибнуть, но мы погибнем красиво, трагически. Аристократия, как в фильме «Чапаев» идет в бой. Бьет в барабаны и по ним стреляют из пулеметов люди нового типа. Это трагедия, потому что идут красиво. Но совершенно не так обстоит дело в Германии. «Напротив, современный немецкий режим, – этот анахронизм, это вопиющее противоречие общепризнанным аксиомам, это выставленное напоказ всему миру ничтожество ancien regime, – только лишь воображает, что верит в себя, и требует от мира, чтобы и тот воображал это. Если бы он действительно верил в свою собственную сущность, разве он стал бы прятать её под видимостью чужой сущности и искать своего спасения в лицемерии и софизмах? Современный ancien regime –  скорее лишь комедиант такого миропорядка, действительные герои которого уже умерли. История действует основательно и проходит через множество фазисов, когда уносит в могилу устаревшую форму жизни. Последний фазис всемирно-исторической формы есть её комедия. Богам Греции, которые были уже раз – в трагической форме – смертельно ранены в «Прикованном Прометее» Эсхила, пришлось ещё раз – в комической форме – умереть в «Беседах» Лукиана. Почему таков ход истории? Это нужно для того, чтобы человечество весело расставалось со своим прошлым. Такой весёлой исторической развязки мы и добиваемся для политических властей Германии.

О чем здесь говорится? В чем отличие прусской монархии того времени от французской монархии 18 века? Интересно, что Николай II перед октябрьской революцией также себя вел. Он устроил целую романтическую историю про то, как он глубоко-православный царь. Ключевой вопрос: как его добивать. Это все аргументы, которые связаны с началом текста, где Маркс просто говорит, что хватит болтать, критика религии уже всем надоела. Дальше он дает основание, то есть тезисы, к основанию этого тезиса. Почему эта критика религии не адекватна? В частности потому что мы живем в Германии. И все великие философы младогегельянцы – немцы. Для Германии этот дискурс совершенно не адекватен, потому что это не Франция перед революцией, это фактически сословная, средневековая монархия, существующая после победы французской революции, после наполеоновских войн, снова вернувшаяся к этой модели. Она не может в себя верить, потому что у нее нет, как выражался Гранше гегемонии. У такого рода монархии нет серьезных оснований ее легитимности.

В принципе все передовые люди той эпохи за республику, за то что просвещение должно победить, и Бога нет. Или есть, но в такой ослабленной форме. Передовые люди все с этим согласны. И тут вот такой режим. Что с ним делать? По логике Бауэра и Фейербаха такой режим не должен существовать, он должен уже рухнуть. Конечно он упадет, и радостно победит буржуазия, и вообще мы все движемся плавно к мировому республиканскому государству. Но это же не так. Этот режим почему-то существует. Получается мы имеем дело с некой голой экзистенцией, голым существованием этого режима, за вычетом его идеологической оболочки. Идеологическая оболочка как бы есть, но она не играет никакой роли. – Режим пережил себя, пережил собственную идеальную форму. И вы видите, что здесь очень глубокая философская подоплека, которая выводит нас на проблематику 20 века, на различие сущности экзистенции и на проблематизацию такого чистого бессмысленного существования, потому что именно это и характеризует подобные режимы, а следовательно и вообще всю политическую ситуацию в Европе. На тот момент, за исключением нескольких стран, все-таки Европа реакционна.

Здесь Маркс оперирует Гегелевским понятием aulhebung, что по-русски, переводится, как «снятие» грубо. Это не удачный, но закрепившийся перевод. Это скорее преодоление. В общем у Гегеля есть такой термин, который он считает основной операцией, которую он в качестве диалектика производит. В философии права переход от каждого этапа к следующему осуществляется путем этого самого aulhebung. Помните: собственность, договор, право, моральные противоречия, семья, гражданское общество, государство? Каждый раз очередная форма взрывается изнутри своими собственными противоречиями, отрицается, но не исчезает, остается в государстве в качестве момента и в праве, в качестве момента.

Скажем, собственность существует. И собственность в праве имеет какое-то важное место. Но собственность имеет место в качестве уже преодоленной, снятой, потому что мы ее раскритиковали в качестве абсолютного принципа. Если кто-то думает, что собственность – главный принцип и из него следуют все остальные, то это ошибка, это хулиганство интеллектуальное. Но при этом собственность, наверное, даже была на каком-то этапе развития истории или мысли таким абсолютным принципом и пережила этот внутренний распад. Мы перешли к более высокой категории, в которой первичным является договор.

История постепенно приводит к осаждению ее. История осаждается, и в современности мы имеем наслоение различных этапов ее формирования: этапов формирования государства, этапов формирования мысли. – Ни один этап не исчезает, но он существует под знаком «минус», в каком-то смысле. Он существует в каком-то таком преодоленном виде, нейтрализованном. Неадекватные, превзойденные формы жизни и мысли остаются с нами в нейтрализованном виде. Но Гегель, как мы помним, все это подчиняет довольно прогрессивной концепции, в которой мы приходим к государству современности, как к форме наиболее богатой и достигающей примирения субъекта с объектом, государства с индивидом, коллектива с индивидом и т.д.

Теперь, что делает с этим Маркс? Он соглашается с Гегелем, что действительно, когда у нас какая-то форма жизни нейтрализована, когда она прекращается, как например, монархия, она от этого полностью не исчезает, она остается с нами, и более того, то мы живем на руинах различных нейтрализованных форм: и сословная монархия, и феодалы, рабовладение. И все это полностью не преодолено. Преодолено, но остается в каком-то смысле. И здесь Маркс с Гегелем согласен, но он опять переворачивает аргумент. Говорит: «Смотрите, в чем мы живем. Мы живем в исторический момент. Мы далеко продвинулись, у нас развитая философия, но мы живем на руинах, среди непереваренных остатках истории, которые деморализованы, нейтрализованы, но они остаются в своем брутальном, голом существовании». «Это и есть aulhebung», – говорит Маркс. То есть это недоотрицание. Это не триумф, а наоборот неспособность отрицания справиться с тем, что оно отрицает, неудача. Поэтому мы имеем этот немецкий режим, этот анахронизм, который от того, что он нейтрализован – не исчезает, более того, удивительным образом, как и зомби из компьютерных игр, становится еще более живучим, потому что он не уязвим к идеологической критике.

Это очень понятная логика, потому что она до сих пор очень применима. Пойдите объясните нашим некоторым представителям власти, что у нас нет демократии. Вряд ли вы будете иметь большой успех, они, наверное, согласятся с вами, скажут: «Да, еще не совершенная демократия». Скажут с улыбкой, потому что как и вы не верят ни в какую демократию. Современные, особенно поздние режимы монархического или авторитарного образца пользуются, как выражается Слава Жижек, цинической легитимацией. И эта циническая легитимация более эффективна, чем идеологическая легитимация в старом смысле.

Что остается? – Особая революция. И в чем она будет заключаться? Что можно сделать с такого типа режимом? – Объявить ему войну. Бауэр и Фейербах тоже войну объявили, они клеймили этот режим «на чем свет стоит».

Тут есть четкий ответ на этот вопрос: «Война немецким порядкам! Непременно война! Эти порядки находятся ниже уровня истории, они ниже всякой критики, но они остаются объектом критики, подобно тому как преступник, находящийся ниже уровня человечности, остается объектом палача. В борьбе с ними критика является не страстью разума, она – разум страсти. Она – не анатомический нож, она – оружие. Её объект есть ее враг, которого она хочет не опровергнуть, а уничтожить».

Если мы сводим существование этого режима к голой экзистенции, то она может сделать только одну вещь: либо принять, либо уничтожить, «ибо дух этих порядков уже опровергнут. Сами по себе они не достойны стать предметом размышления. Они существуют, как нечто столь же презренное, сколь и презираемое. Критике незачем выяснять своё отношение к этому предмету – она покончила с ним всякие счёты. Критика выступает уже не как самоцель, а только как средство. Ее основной пафос – негодование, ее основное дело – обличение».

И из дальнейшего следует, что это еще и комическое обличение. Критика должна иметь сатирический характер.

Или ниже: «Критика, занимающаяся этим предметом, есть критика врукопашную, а в рукопашном бою важно не то, благороден ли противник, равного ли он происхождения, интересен ли он или нет, – важно нанести ему удар».

Вполне логичный вывод из всего того, что прозвучало. Таким образом Маркс действительно, как некоторые авторы, которых мы читали, например, Макиавелли, в данном случае, не отделяет теорию от практики и считает, что теория практику заменить не может. Теория – это теория практики, но в практике есть эта брутальная экзистенциальная составляющая, которой критика может только помогать. Соответственно политика не отделима от войны в буквальном смысле этого слова. Что тоже правильно скажем для идеи Макиавелли.

Мы возвращаемся здесь немножко назад. Как это соотносится с либеральной политической теорией? Преодолевает полностью либерализм, или есть какая-то преемственность? Здесь интересно. У меня есть ответ на этот вопрос. С одной стороны он категорически отвергает либерализм, его клеймит и т.д., в той мере, в какой либерализм – это идеалистическая концепция. И исходит из некоей гармонии интересов, из идеальной формы, которую можно создать, наложить на общество и т.д. Но он разделяет, как ни странно, идею о том, что политика – это насилие, что он ее совершенно иначе понимает. Насилие не то, которое постоянное, натуральное, а это насилие вполне конкретное, которое носит исторический характер и должно быть направлено против институтов угнетения. Есть преемственность, но она обращается против самого либерализма. И не случайно здесь цитирует Лютера, в каком-то смысле, отца либерализма, говоря о том, что был у Германии пророк, революционер, но он был поп. Революционное прошлое Германии теоретично, это реформация.

«Как тогда революция началась в мозгу монаха, так теперь она начинается в мозгу монаха, так теперь она начинается в мозгу философа. Правда, Лютер победил рабство по набожности только тем, что поставил на его место рабство по убеждению. Он разбил веру в авторитет, восстановив авторитет веры. Он превратил попов в мирян, превратив мирян в попов. Он освободил человека от внешней религиозности, сделав религиозность внутренним миром человека. Он эмансипировал плоть от оков, наложив оковы на сердце человека».

Эта модель – это и есть либеральная модель, но в то же время Лютер заложил основу для этой немецкой революционности. Таким образом, мы имеем в Германии специфическую ситуацию, когда революция должна принять совершенно другой характер, нежели во Франции, и она его примет, в связи с тем, что помимо прекрасных философов есть еще пролетариат. Пролетариат есть везде – это следствие капитализма, а не сугубо немецкая ситуация. Но поскольку немецкий пролетариат существует в отсутствии буржуазии, как сильного класса, и немецкий пролетариат сочетается с присутствием прекрасных философов младогегельянцев – это некая смесь, которая может породить радикальную революцию, которая в отличие от французской революции ничего сохранять не будет, а будет только уничтожать.

Эта настоящая отрицательная революция должна произойти, а потом что-то новое из этого отрицания должно возникнуть, но, конечно, про это тут не написано. Написано, что это будет человеческая эмансипация, как он выражается. – Это дань Фейербаху определенная. Человек будет освобожден не в качестве гражданина, как это происходит в буржуазной революции, а в качестве человека. Немецкий народ совершит революцию, революция будет общечеловеческой и начнется с Германии. Дальше все, как за флагманом пойдут за Германией и в конце концов это приведет ко всеобщему освобождению. Та же модель, которую Ленин и Сталин применили в Советской Союзе. Пока в России произошла революция, но потом все за нами пойдут, и весь мир станет коммунистическим.

Кстати вообще Ленин всю эту логику применил к России (теория слабого звена и т.д.) Поэтому вся риторика как раз Каутского и компании, которые потом наши дорогие либералы возродили – как же Ленин и Сталин не научно поступили, они делали революцию в слабой и отсталой стране так кровно и должно было случиться. Где уж они были марксистами и ортодоксами Ленин и Троцкий – это именно в этом. Они это достаточно хорошо понимали.

Этот текст действительно основополагающий для Маркса и в каком-то смысле манифест не только даже марксизма, но и всей дальнейшей социально-политической мысли 19-20 веков. Значение этого текста как и «Еврейского вопроса» трудно переоценить.

Следующий текст того же времени – это рецензия на две работы Бауэра, которые называются «Еврейский вопрос» и «Способность современных евреев и христиан стать свободными». В основном эта работа посвящена даже более тематически, чем предыдущие именно критике религии и вопросу о том, что такое религия, откуда она берется и что нам с ней делать. Но через эту проблематику Маркс очень быстро выходит на проблему государства, поэтому мы читаем этот текст. Это именно основной текст Маркса по политической теории. Здесь он дает очень радикальную критику государства и права. В частности либерального государства и права. Это текст также классический по критике либерализма. Мы уже видели Руссо, Гегеля, как критиков либерализма, но Маркс конечно более последователен.

Что это за еврейский вопрос, и что Бауэр предлагает по этому поводу? В чем именно заключается позиция Бауэра в отличие от Маркса? У Бауэра позиция более простая. Он республиканец и хочет, как французская революция. И в то же время он – историк религии и критик религии. Он берет этот еврейский вопрос. В чем вопрос заключается? Что евреи хотят эмансипации. Они такие же люди, как и все остальные, поэтому если не находиться в плену предрассудков, надо конечно давать им гражданство, как и всем остальным. Для нас в 20 веке по идее это очевидно. Почему же это не было очевидно для либерала Бауэра? Христианское государство также не является проблемой. Всем ясно что надо его убирать. Вот мы убрали христианское государство. Стоит проблема: евреи граждане или нет? Казалось бы какая проблема? А для Бауэра она есть. А он был очень умный человек. Это сложный текст. Маркс пересказывает Бауэра и не понятно, где Маркс, а где Бауэр. Тут он запутал конечно.

Маркс вообще именно из-за этого очень сложный для чтения автор. Его надо несколько раз перечитывать. Гегель тоже сложный, но по-другому, он хотя бы от своего лица говорит. А Маркс очень театральный. Он – сатирик. Все время всех высмеивает и всех пересказывает и не всегда понятно где его позиция.

«Еврей должен отказаться от иудейства, а человек вообще – от религии, для того чтобы эмансипироваться в качестве гражданина государства», – это позиция Бауэра. В чем вопрос с евреями? Бауэр видит проблему в том, что евреи, когда они эмансипируются, они-то не отказываются от своей религии. Евреи и того времени, и сейчас, везде: в языке всех стран, кроме России и Израиля, это не этнос, евреи – это религия. Естественно если у вас папа и мама евреи, и вы американцу скажете, что вы еврей, то он скажет: «Пошли вместе праздновать Песах, Пурин и все такое». Если вы скажете, что вы не празднуете, то он вас не поймет, какой вы тогда еврей?

И так было и тогда. Юде – это человек, который практикует иудаизм. Поэтому когда мы говорим, что мы собираемся эмансипировать евреев, то следующий вопрос, мы их эмансипируем в качестве евреев или как? Если мы их эмансипируем в качестве евреев, то они по идее должны отказаться от своей религии, мы же государство освобождаем от религии. Конечно, они по идее имеют право практиковать частную религию, как и христиане. И тут у Бауэра по идее проблем нет. Но тут другая проблема. С христианами понятно, протестантизм уже передвинул, как вы знаете, религию в частную сторону. Просто надо довести это до конца и освободить протестантизму государство. Это логично.

А в Сирии не так. Евреи – это национальная религия. Это религия одного народа. Если вы еврей, то вы, получается, верны только своему народу. А как же так, а мы вам даем гражданство нашего государство. Не очень понятно, вы с кем тогда? Та же проблема, что и с католиками. Это была большая проблема. Считалось, что католики подчиняются Римскому Папе. Более того, Бауэр был большой теоретик религии и считал, что в религии есть определенный прогресс. И христианство – это aulhebung иудаизма и соответственно более прогрессивная религия, чем иудаизм. Поэтому христианам проще вступить в государство. Потому что протестантизм практически уже все сделал, протестантизм – это уже либерализм. А иудаизм – это более примитивная религия, он считал, поэтому он рождает обязанности, которые носят публичный характер и которые при этом связаны с частным существованием евреев как народа. Евреи должны серьезную работу провести, чтобы вступить в государство, а не так, что «давайте всем дадим гражданство». Это было бы слишком легко. Нужна работа над собой.

«Еврей, например, неизбежно перестал бы быть евреем, если бы он перестал считаться со своим законом, препятствующим ему исполнять свои обязанности по отношению к государству и своим согражданам, следовательно, если бы он, например, по субботам ходил в палату депутатов и принимал участие в публичных заседаниях. Всякая вообще религиозная привилегия, следовательно также и монополия привилегированной церкви, должна была бы быть уничтожена, и если бы некоторые люди, или многие, или даже преобладающее большинство, продолжали еще считать своим долгом исполнение религиозных обязанностей, то это следовало бы предоставить им самим как совершенно частное дело».

Здесь Бауэр говорит, что если они дома, тихо что-то отмечают себе, молятся, то «без проблем». Но никакого публичного статуса мы этой религии дать не можем также как христианству. Бауэр считает, что тогда иудаизм рухнет, потому что иудаизм не христианство, в нем нет протестантизма. Такова его позиция. Знакомая дилемма. У нас опять же она никуда не делась. Мы знаем, что обсуждается в связи с мусульманами то же самое. Все равны, но должны ли мусульмане получить гражданские права в качестве мусульман? Как и в остальных вопросах со времен Маркса ничего практически не изменилось. Поэтому все так современно читается.

Что же Бауэру отвечает Маркс? Он берет эту концепцию и критикует. Что здесь Маркса волнует? Бауэр бы сказал, что это республиканское государство, главное, что у людей есть республика, что они ходят в палату депутатов, а религия – это частное дело. Маркс как раз и ругает Бауэра за то, что тот фокусируется на религии. Религия – это симптом, он сам по себе не уйдет, но с другой стороны – это симптом чего-то другого. Бесполезный спор. Если говорят «мойте руки», это не значит, что они грязные, просто это символ чего-то другого, чего – вы и сами не знаете. Также и тут. Во-первых, в США не только все религиозны, но религия еще проявляет жизнеспособность и силу. Более того, если вы спросите американца: «Что для вас самое главное в жизни»? Он скажет: «Бог». Религия в либеральном государстве, особенно американская, это основной спор с Бауэром, переходя в частную сферу она переживает не упадок, а триумф. Это критика aulhebung. Когда мы переходим в более высокую стадию, то высокая стадия остается фикцией, а нейтрализованная стадия получает полную мощь. Настоящий триумф религии, настоящее религиозное государство, триумф иудаизма (Маркс согласен с Бауэром, что иудаизм более примитивная религия). Но за христианством стоит иудаизм. Религия победила именно за счет того, что она была нейтрализована». – В Америке в частности.

Следовательно отделение церкви от государства и создание республиканского государства либерального образца является самым лучшим способом привести религию к полной победе. Она в своем чистом бытие остается, люди конкретно верят в Бога, более того, они верят в разных богов, потому что в Америке секты, там религия становится принципом различия, а не принципом единства, которым она была в католицизме. Это очень любопытная смена функций религии в либеральном обществе. Государство само религиозно.

«Члены политического государства религиозны вследствие дуализма между индивидуальной и родовой жизнью, между жизнью гражданского общества и политической жизнью; они религиозны, потому что человек относится к государственной жизни, находящейся по ту сторону его действительной индивидуальности, как к своей истинной жизни; они религиозны, поскольку здесь религия есть дух гражданского общества, выражение отрыва и отдаления человека от человека».

То есть религиозным является разрыв. Синоним религии – разрыв. Это определение иудаистской религии. А тогда идет критика земли. Само земное государство разорвано, следовательно мы с вами религиозны, даже если мы не верим ни в какую религию, но с другой стороны, мы еще и верим. По сути дела религия, как верование следует из этого. Мы религиозны в бытии, в материальном смысле и за одно еще идеологически себя оправдываем.

Дальше он пишет, что гегелевское и гражданское общество – это сфера разделения людей. Люди разными способами друг от друга разделены. У них есть классы, группы, они понимаются каждый как атом, как индивид. Картинка выглядит так (см. видео 01:19:02) Здесь парламент, люди сидят. Здесь равенство царит, права человека защищаются. Здесь конституция. Тут религия не нужна – это и есть родовое. Ниже этой черты – частная собственность. Здесь – семья, а здесь большая группа людей у которых ничего этого нет. –Живут в бараке 50 таджиков в одной комнате. И есть какой-нибудь миллиардер. Он плавает на яхте, у него слуги. Это портрет гражданского общества. Ему объявляют: «Вы все равны, вы все представлены в нашем парламенте». Во-первых, бывают фальсификации выборов, но даже если их нет, то все равно это сомнительно. 200 человек в парламенте, а тут – миллионы людей. Таким образом выглядящее общество могут репрезентировать в качестве равного.

Это странно. Можно долго обсуждать, как это в реальности работает. Могут возникать лоббистские группы, может быть тирания, потому что эти люди ничего общего друг с другом не найдут. Может быть просто какая-то политическая апатия. Но так или иначе эта картинка конечно носит комический характер. Понятно, что это фикция. Это реальная фикция. Она может иметь какие-то реальные эффекты, действительно, иногда даже люди будут собираться и жать друг другу руку. В демократическом обществе все-таки немного другие нравы, чем в обществе сословном, но по большому счету ничего не меняется. Понятно, что все эти люди религиозны: и олигарх, и таджики (католики, мусульмане). Но они являются таковыми, чтобы осмыслить и утешить себя в ситуации этого разрыва. Ситуация разрыва для них травматична, и они придумывают для себя дополнительную религию, которая носит для них характер выражения их собственной идентичности. Они как бы при этом придают своей партикулярной идентичности социальный характер. То есть они говорят: «Хорошо, вот я представлен в парламенте. Но я не очень доверяю этому всеобщему. С другой стороны, у меня есть моя частная собственность, но это что-то очень земное: машина и дача. Это скучно. Как бы сделать, чтобы моя машина и дача имели вселенский смысл»? И тогда он говорит: «Я верю в своего Бога, особого».

Так по крайней мере, по мнению Маркса, устроена американская религия. И он считает, что это и есть главная и высшая стадия развития религии. Она существует в чистом виде. Она не привязана к политике, она глубоко в сердце человека. С ним бы теологи поспорили, насколько это религия настоящая, но он считает, что христианство, которое потерпело полный крах и вернулось к иудаизму, как к своей внутренней сущности или сущности любой религии.

На этой же основе он критикует Декларацию прав человека и гражданина. В Америке мы поняли. Теперь возьмем Францию. Во Франции тоже была революция, и там была выдвинута самая либеральнейшая концепция прав человека, и была написана Декларация прав человека и гражданина. И что же мы там читаем? Во-первых, что самое главнейшее право человека – это вера в Бога. Маркс говорит: «Круто, а я думал мы тут родовое человечество воссоздаем, даем человеку возможность быть свободным. А оказывается, что мы даем ему свободу верить в Бога, то есть быть не свободным внутри себя». Как он про Лютера писал, что он освободил человека «вне», но внутри его поработил. То же делает Декларация прав человека и гражданина. Надо понимать, что когда мы говорим, что у тебя есть право такое-то, то тут существует момент мягкого намека, что может быть этим и стоило бы заняться. Вряд ли будут писать, что у каждого есть право убивать петухов. Если никто не убивает петухов, если не нужно, чтобы убивали петухов, то тогда ты и не будешь этого писать. А вот если тебе нужно и важно, чтобы люди верили в Бога, то ты говоришь, что «у вас есть свобода верить в Бога».

Права человека отличаются здесь от прав гражданина. Это два разных понятия: человек и гражданин. Сами авторы это понимают. Почему член гражданского общества называется человеком? Почему его права называются правами человека, чем объясняется этот факт? Только отношением политического государства к гражданскому обществу, сущностью политической эмансипации.

«Прежде всего мы констатируем тот факт, что так называемые права человека, droits de l’homme, в отличие от droits du citoyen, суть не что иное, как права члена гражданского общества, т.е. эгоистического человека, отделенного от человеческой сущности и общности. Мы предоставляем слово самой радикальной конституции, конституции 1793 года: Декларация прав человека и гражданина.

Статья 2: “Эти права” (“естественные и неотъемлемые права”) “суть: равенство, свобода, безопасность, собственность”.

В чем состоит свобода?

Статья 6: “Свобода есть принадлежащее человеку право делать все то, что не наносит ущерба правам другого”, или, по Декларации прав человека 1791 г.: “Свобода есть право делать все то, что не вредит другому».

«Интересно», – говорит он, – «границы, в пределах которых каждый может двигаться без вреда для других, определяются законом, подобно тому, как граница двух полей определяется межевым столбом. Речь идёт о свободе человека как изолированной, замкнувшейся в себя монады. Почему, по мнению Бауэра, еврей не способен получить права человека?

«Пока он остаётся евреем, та ограниченная сущность, которая и делает его евреем, должна одерживать верх над человеческой сущностью, соединяющей его, как человека, с другими людьми, должна обособлять его от не-евреев». Но право человека на свободу основывается не на соединении человека с человеком, а, наоборот, на обособлении человека от человека. Оно – право этого обособления, право ограниченного, замкнутого в себе индивида».

Получается, что во французской Декларации прав человека и гражданина и описывается иудаизм опять. Никуда мы не ушли. И так далее: право человека на частную собственность, на безопасность. Все это принадлежит тому, что Гегель называет государством нужды и рассудка, в котором права человека – это права эгоиста. Термин «эгоист» был как раз тогда введен и разработан младогегельянцами. Хотя там есть право гражданина тоже: голосовать, народный суверенитет даже провозглашается.

Но как говорит Маркс: «Государственно-гражданская жизнь, политическая общность, низводится деятелями политической эмансипации даже до роли простого средства для сохранения этих так называемых прав человека; что таким образом citoyen объявляется слугой эгоистического homme, а сфера, в которой человек выступает как общественное существо, ставится ниже той сферы, в которой он выступает как частное существо…».

Потому что там написано, что целью всякого политического сообщества является охрана естественных и неотъемлемых прав человека. Декларация написана не какими-то даже либералами, а какими-то локовскими либералами.  Совершенно неожиданно, мы не этого ожидали от якобинцев, но они ровно так ее и написали. И означает, что они действительно в этом смысле имели какие-то «слепые пятна». Это очень радикально, и известна до сих пор классическая критика понятия прав человека. Права человека полагают иметь своей предпосылкой разобщенность людей и, следовательно, освобождая человека, они его порабощают. Потому что кем, кроме как рабом в гегелевском смысле является человек?

Как это произошло? У него очень интересный исторический экскурс. Как он пишет, феодальное общество имело непосредственные политические аспекты, там не было этого жесткого разделения. Но преимущество было в том, что если ты крестьянин, то ты крестьянин в политическом смысле – это твой статус. Если ты феодал, что точно все знают, что ты феодал. Это было разобщенное, структурированное, иерархическое общество, но оно носило политический характер.

«Политическая революция, ниспровергшая эту деспотическую власть и поднявшая государственные дела на высоту дел народа, конституировавшая политическое государство как всеобщее дело, т.е. как действительное государство (реализованное христианство по Гегелю) неизбежно должна была разбить все сословия, корпорации, цехи, привилегии, которые представляли собой столь же многообразные выражения отрыва народа от его политической общности (всю сегментированность она должна была уничтожить и, казалось бы, уничтожила. Тоже была отрицательная революция.)

Она разбила гражданское общество на его простые составные части: с одной стороны, на индивидов, с другой – на материальные и духовные элементы, образующие жизненное содержание этих индивидов, их гражданское положение. Она освободила от оков политический дух, как бы разделенный, раздробленный, растекшийся по различным закоулкам феодального общества, собрала его воедино, вывела из этой распыленности, освободила от смешения с гражданской жизнью и конституировала его как сферу общности, всеобщего народного дела, как нечто, существующее в идее независимо от указанных особых элементов гражданской жизни…

И такое завершение идеализма государством было в то же время завершением материализма гражданского общества. политического ярма было в то же время. (Именно тут человек становится наконец эгоистом.) Феодальное общество было разложено и сведено к своей основе – человеку, но к такому человеку, который действительно являлся его основой, к эгоистическому человеку». И дальше: «Политическая революция разлагает гражданскую жизнь на ее составные части, не революционизируя самих этих составных частей и не подвергая их критике».

Грубо говоря, это такое атомистическое разделение – разобрали на детальки, но сами эти детальки не изменились. И идея как бы в том, чтобы построить атомную бомбу и расщепить эти атомы, но не понятно, как. Не буквально же. Если человека расщепишь, то ничего не будет. Наверное, имеется в виду, что трансформируется отношение человека к человеку, и эгоистический индивид должен перестать быть основой такого общества. Во многих смыслах это очень интересный и точный анализ, и, в частности, постольку-поскольку здесь дается форма исторической диалектики. То есть каждая новая форма обнажает истину предыдущей. Эгоистический человек был уже как бы тайной основой феодального общества, но только тайной, потому что существовавшие институты ее сдерживали и каким-то образом перенаправляли. А распад этих сложных феодальных структур высвободил эгоистического человека, но не изменил его. И то же самое будет с каждой новой буржуазной революцией, которая если не будет менять собственно общественных отношений, а только даст еще одно выражение чистой негативности, которая якобы собирается в эту фиктивную общность. Альтернатива этому – человеческая эмансипация.

фотокамера Xiaomi Yi M1 + Olympus ED 12-40mm f/2.8 Pro Micro 4/3

фотокамера Xiaomi Yi M1 + Olympus ED 12-40mm f/2.8 Pro Micro 4/3

И это опять же не очень понятно, что такое. Он не объясняет, кроме того, что это уничтожение этой структуры (на рис.), которую он связывает с иудаизмом. Отсюда во второй части работы критика иудаизма с антисемитскими коннотациями, потому что он не разделяет иудаизма и еврейства. И пишет о том, что христианство возвращается к иудаизму, к этой системе раскола и партикулярности религии, партикулярности личности. От Бога, который сходит на землю мы переходим к религии денег. «Деньги – это Бог Израиля», – он говорит. Это не только отсылка к тому, что евреи были ростовщиками в Средние века. Они действительно ими были, потому что им не разрешали заниматься ничем другим. Но это для него некая метафора в отношении капитализма. То есть, капитализм – это и есть система, где Богом является не столько государство, сколько деньги.

фотокамера Xiaomi Yi M1 + Olympus ED 12-40mm f/2.8 Pro Micro 4/3

фотокамера Xiaomi Yi M1 + Olympus ED 12-40mm f/2.8 Pro Micro 4/3

Тут еще усложняется структура. У этого всего (см. рис (01:38:12)) есть еще один тайный Бог. И это – деньги. А это такой специфический Бог, это не христианский Бог, это не Бог с которым можно поговорить, который репрезентирует что-то. Он ничего не репрезентирует. Но он является некоей обожествленной абстракцией, которая только и может связывать этих людей у которых нет ничего общего. А это все просто для проформы. И в этом смысле мы действительно имеем земную религию, которая откатывается от христианства к иудаизму, – говорит Маркс. И то, чем был еврей в Средние века, то есть ростовщиком, теперь является состоянием всех. Даже при всем антисемитизме этого текста, он менее антисемитский чем текст Бауэра.

Бауэр предъявляет евреям, что они – не члены политического государства. Маркс говорит: «Ну да, с евреями есть проблема, но сегодня – все евреи». Иудаизм и евреи стали моделью гражданина, гражданского общества как такового. Этот еврейский вопрос является для него точкой отсчета, чтобы раскрутить вообще все современное общество. Это симптом точно в духе Фрейда или Локана. Мы берем симптом и раскручиваем всего человека из этого симптома. Маркс еще даже в то время не употребляет термин «коммунизм», особенно в позитивном смысле. Не очень понятно, что это такое. Но ясно, что должна произойти революция другого типа и произойти эмансипация иного какого-то типа. Что за эмансипация – не понятно.

фотокамера Xiaomi Yi M1 + Olympus ED 12-40mm f/2.8 Pro Micro 4/3

фотокамера Xiaomi Yi M1 + Olympus ED 12-40mm f/2.8 Pro Micro 4/3

Бауэр у нацистов был легитимным. Есть история. Многие либералы говорят: «Как он критикует евреев и при этом пишет историю антисемитизма»? Маркс был лютый антисемит. Много кто был антисемитом, Вагнер, например. Давайте их всех выкинем из истории. Какие-то обертона есть. Сегодня он был бы сочтен неполиткорректным. Я объяснил в чем здесь подоплека. Вы уж тогда и Гегеля… если такие моралистические критерии применять. При том, что он был сам по происхождению евреем, это было очень сложно. В его теории очень интересно переплетаются термины наследия радикального христианства и радикального иудаизма. Есть и то, и другое. Если у Гегеля мессианство настоящее, то у Маркса мессианство будущего. «Пролетариат придет, пророк впереди». Это скорее характерно для иудаистской концепции истории, в отличие от христианской, где подчеркивается всегда, что «вот он уже» … Тогда теологическая подоплека философии очень обсуждалась: кто верит в будущее, кто верит в прошлое. Это начиная еще с 18 века были большие дебаты. Считалось что либерализм близок к иудаизму потому что все верят в прогресс. Мозес Мендельсон так считал.

фотокамера Xiaomi Yi M1 + Olympus ED 12-40mm f/2.8 Pro Micro 4/3

фотокамера Xiaomi Yi M1 + Olympus ED 12-40mm f/2.8 Pro Micro 4/3

У нацистов были более простые вопросы. Еврейский вопрос был в Германии и известно к чему привел. Маркс может послужить для объяснения Холокосты и нацизма, что отчуждение любого человека и его страх по поводу этого отчуждения выразился в фигуре радикально чужого. Критика капитализма была перенесена на евреев, как на персонификацию. Нацисты капитализм не отменили, но любили покритиковать.

Лектор: Артемий Магун

Б Л О Г